Заведующему кафедрой русской и зарубежной литературы Института филологии и журналистики, почётному работнику сферы образования Российской Федерации Юрию Николаевичу Борисову – 75 лет.
В СГУ Юрий Николаевич уже больше полувека и самой дорогой наградой для себя считает медаль «За особые заслуги перед Саратовским государственным университетом имени Н.Г. Чернышевского». Он с гордостью надевал её пять лет назад, сделает это и теперь. Родной вуз отвечает ему взаимной любовью и уважением. Для многих Ю.Н. Борисов – надёжный коллега, замечательный литературовед-исследователь, прекрасный университетский лектор, любимый преподаватель, достойный наследник и продолжатель традиций саратовской филологической школы.
А сегодня – он наш собеседник.
– Юрий Николаевич, Вы никогда не сожалели о том, что выбрали путь филолога? По утверждению тех, кто Вас близко знает, Вы могли стать незаурядным музыкантом…
– Все «судьбоносные» решения, которые я принимал в своей жизни, никогда не строились на рациональной основе. Любовь к музыке заключалась не только в том, чтобы пытаться реализовать свои возможности и достичь каких-то высот, но и в критической оценке перспектив. Мне повезло: в Киеве, где я провёл юношеские годы, после «железного занавеса» давали концерты многие музыканты мирового класса. Я слушал даже знаменитого американского пианиста Вана Клиберна. Но, чем больше их слушал, тем больше догадывался, что так не смогу, а хуже не хочу. Я окончил музыкальную школу, с удовольствием играл на фортепиано дома, иногда и на публике. Однажды даже пришлось выступить в Большом зале Киевской консерватории, был участником конкурса, получил 12 баллов из 15. Этого оказалось достаточно для удовлетворения самолюбия. Что-то подсказывало, что в работе с искусством слова я смогу достичь большего профессионализма.
Но музыка осталась со мной. Литература – это ведь тоже своего рода музыка, с годами я убеждаюсь в этом всё больше. Занимаясь исследованием литературы и преподаванием, я глубоко ощутил внутренние схождения этих двух искусств и написал на эту тему несколько литературоведческих работ. Моя дружба с музыкантами привела к тому, что меня позвали преподавать в консерваторию. Хотел быть студентом консерватории, а стал преподавателем. Пять лет был профессором. Мой авторский курс «Музыка и слово» иллюстрирует, как поэтическое слово живёт внутри музыки, и не только вокальной, а музыка – в пространстве литературного произведения. Со студентами-музыковедами мы проходим курс «Исследование и интерпретация художественного текста». Есть много примеров, когда конкретное музыкальное произведение входит в сюжет литературного произведения, и бывает очень интересно понять, какие чувства оно пробуждает у героев, как воспринимается читателем. Кстати, на этом исследовательском пути меня самого ждали неожиданные встречи с музыкой в литературном произведении – у того же Достоевского, казалось бы, уж точно не «музыкального» писателя. На занятиях мы разбираем опыты словесного музицирования, например, в романах «Бесы» и «Подросток», и обнаруживается, что писатель не только следует законам строения музыкальной формы, но и предугадывает «звучание» музыкальных композиций века ХХ.
Так что, не будучи музыкантом, с музыкой общаюсь на профессиональном уровне сквозь призму отражения музыки в «другой реальности», порождаемой художественным словом.
– Практически до конца XX века только откровенные невежды (разного рода Фамусовы) подвергали сомнению роль книги в жизни человека. Вы согласны с тем, что сегодня таких скептиков стало больше? Если да, то с чем это связано и как им следует оппонировать?
– С людьми, которые придерживаются таких взглядов, спорить бесполезно, я в этом отношении не оптимист. С другой стороны, не все же так настроены. Главное, чтобы продолжалось общение с тем огромным опытом, который уже накопило человечество. Есть хорошая мысль Юрия Лотмана о том, что литература дарит возможность пройти маршрутами не пройденных нами дорог. Мы проживаем одну жизнь и, если бы опирались только на опыт собственных наблюдений, испытаний, конечно, узнали бы многое, но какие-то тайны навсегда таковыми бы и остались. Иногда художественное произведение предоставляет возможность пережить даже такие ситуации, которые, слава Богу, в нашей жизни не случались.
Если человек хочет узнать, что происходит в тайниках нашей души, лучшего источника, чем искусство, не найти.
Литература даёт глубинное чувствование жизни. Если мы к этому причастны, то у нас другой масштаб восприятия мира, себя и времени, в котором живём. Преемственность бытия необходима. Иначе происходит измельчание, фрагментация жизни, побеждает «клиповое» мышление, ускользает что-то важное. Книга помогает понять многие проблемы, которыми мы озадачены сегодня, сейчас.
– Регулярно возникает дискуссия, стоит ли школьникам изучать такие масштабные произведения, как «Война и мир», «Преступление и наказание», «Отцы и дети», ведь всё это написано не для детей. Как, по-Вашему, классические тексты могут отвечать на запросы молодых людей эпохи Тик-Тока и Ютьюба?
– Во-первых, не надо недооценивать возможностей восприятия подростками поры отрочества и юности сложных художественных текстов. Ведь произведения намеченного Вами ряда сопровождают читающего человека всю жизнь и открываются нам постепенно. И дело, думается, не только в том, что преподавать на уроках литературы, но и в том, как преподавать. Это очень больной вопрос. Я уже больше полувека на службе. Литература – особый предмет, и её нельзя делать объектом тестового экзамена. Этот предмет требует от учителя отзывчивости на вопрошающие взгляды своих учеников после прочтения какого-то произведения. Чтобы его волновала не только фактическая сторона: когда всё это написано, какие персонажи, какие идеи…
Человеку в 14-18 лет только предстоит понять, что такое любовь, предательство, измена, и эти произведения дают возможность обогащения растущей души.
Молодые люди только вступают в жизнь. Помните пушкинские строки про Татьяну: «Пришла пора – она влюбилась». Где ещё мы встретим столько самых разных историй любви и всего, что связано с переживаниями этого замечательного и в то же время драматичного дара, как не в литературных (и музыкальных, и живописных, и театральных) сюжетах. Мой совет: самое достоверное ищите у классиков. Никакие исследования психологов так просто, убедительно и внятно не раскроют эти тайны нашей внутренней жизни. А сколько предсказаний о далёком будущем у того же Пушкина, Достоевского, которые удивительным образом сбываются: в сегодняшней жизни мы иногда наблюдаем совпадения вплоть до сюжетных ситуаций.
Все современные споры о возможностях искусственного интеллекта, желание ввести в педагогическую работу больше приёмов, связанных с использованием всевозможных техник и технологий, не решают главную проблему. Когда нет теплоты, человеческого сочувствия, сопереживания, заинтересованности, чтобы вместе что-то понять, проявить заботу о своих учениках, то выхолащивается живое – человеческое. Вот это важно, и об этом надо спорить! Да, кто-то хочет упростить себе задачу, убрать из школьной программы Пушкина, Толстого. Но… будет ещё хуже.
– Ваша первая книга вышла ещё до защиты диссертации. Как это получилось? Кажется, с тех пор Грибоедов стал для вас самым изученным автором. В чём, по-Вашему, причины бессмертия комедии «Горе от ума»?
– Я ведь учился в Саратовском университете, а у нас считалось нормальным, когда на суд диссертационного совета представляется завершённый труд, доступный для обсуждения в большой профессиональной аудитории. Мой научный руководитель Евграф Иванович Покусаев так меня учил. Когда сегодня читаю лекции в 301 аудитории XI корпуса, где висит его портрет, то чувствую его взгляд – я всегда под присмотром!
Книга не только про «Горе от ума», но и про комедиографию 18 века, где я искал истоки этого произведения. И моё «Горе от ума» со мной осталось до сегодняшнего дня. Почему это произведение стало великим? По этому поводу хорошо выразился один коллега, с которым я имел счастье быть знакомым, Андрей Леопольдович Гришунин: «“Горе от ума” как формула жизни» (так называется одна из его статей). Не только знаменитые грибоедовские афоризмы, наполнившие нашу разговорную речь (у Грибоедова, наверное, есть только один соперник по насыщенности нашей речи ёмкими афористическими фразами и суждениями – это Иван Андреевич Крылов), но и смысловая глубина конфликта, отдельных драматических ситуаций пьесы приобрели значение обобщающих формул нашего национального бытия и перипетий жизни отдельного человека.
– Но вы ещё и автор научных работ, посвящённых творчеству Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Булгакова.
– Грибоедов открыл мне исследовательскую дорогу в пространство отечественной литературы на всём протяжении её развития – от современников Пушкина до Пелевина. Как говорится, куда не посмотришь…
Как в сфере моих научных интересов появился Булгаков? Я был студентом, когда вышел роман «Мастер и Маргарита». Когда перечитывал его позже, обратил внимание на пятую главу «Было дело в Грибоедове». Зачем Булгакову понадобился Грибоедов? Попытался объяснить, даже сделал доклад в Пушкинском доме в Питере. Потом начал «пропахивать» Булгакова вдоль и поперёк и нашёл отсылки к Грибоедову в его газетных публикациях, когда он ещё занимался журналистикой и только завоёвывал Москву.
Вообще меня сопровождали в этом смысле удивительные совпадения. Булгаков пишет свою первую пьесу «Дни Турбиных» на основе романа «Белая гвардия», относит её в Художественный театр. Как раз в 1925 году Константин Сергеевич Станиславский весь свой выпускной студийный курс принимает в труппу МХТ и вводит вчерашних студентов в возобновляемый спектакль 1906 года «Горе от ума». Одновременно они начинают работать над пьесой современного автора – Михаила Булгакова… И здесь рождаются новые исследовательские сюжеты.
Я бы никогда не стал писать о Пушкине, потому что наше пушкиноведение трудами великих пушкинистов вознесено на недостижимую высоту. Но я не выдержал – ведь и в «Горе от ума», и в «Евгении Онегине» реализуется некий композиционный принцип, характерный для романтической поэмы и романа в стихах. Попытался об этом написать.
Салтыков-Щедрин сам обозначил своё место в этой «разработке»: он в 1874 году написал книгу «Господа Молчалины», раскрывшую в историческом ракурсе формульный характер грибоедовской пьесы.
У Чехова мне попалось несколько рассказов середины 1880-х годов, когда Антоша Чехонте ещё только превращается в Мастера. В них тоже прозвучали цитаты из «Горе от ума». Стало интересно, как энергия этой пересаженной материи грибоедовского текста работает у другого писателя? В конце концов, как мне кажется, обнаружилось в драматургическом строении «Горя от ума» своего рода «предчувствие» новаторских принципов чеховской драмы, открывших новые художественные горизонты для мирового театрального искусства.
«Горе от ума» – одно из основополагающих произведений «московского текста» русской литературы и отечественной культуры. Не случайно уже в наш век только в Москве состоялось около двух десятков постановок «Горе от ума» в самых разных жанровых вариациях, вплоть до мюзикла. А в Малом театре комедия Грибоедова живёт с 1831 года. В 2000-м году вышла очередная, обновлённая, уже восьмая постановка на этой прославленной сцене. От поколения к поколению перетекали роли героев комедии: один из великих артистов Малого Михаил Иванович Царёв, несколько десятилетий игравший молодого Чацкого, в 1974 году вышел на подмостки в роли Фамусова, передав свою любимую роль молодому Виталию Соломину…
– А вы знаете наизусть «Горе от ума»?
– Не задумывался над этим, но, когда надо, соответствующий фрагмент текста проговаривается сам собой, так сказать, «с колёс».
– Какие книги вы можете перечитывать всегда?
– Чтение является основой моей профессии. Я каждый год перечитываю то, что читаю студентам. Было время, когда для Приволжского книжного издательства писал про Шекспира, Куприна, про Ильфа и Петрова и про Анну Ахматову. Я хорошо знал, любил их сочинения, но, решая профессиональные задачи, пришлось с удовольствием прочитать их заново.
Мой консерваторский курс «Музыка и слово» обращён ко многим произведениям зарубежных авторов (Гофмана, Роллана, Томаса Манна…). Мне важно показать студентам исторически, начиная с эпохи романтизма, как музыка может получить отражение в литературном произведении.
Перечитываю Достоевского, особенно когда возникает потребность сверить его предсказания в «Дневнике писателя» с сегодняшним днём.
К сожалению, сейчас не могу себе позволить читать что-то просто так. Читаю медленно, не умею быстро. Думал, что это мой недостаток, сейчас уверен – слава Богу!
У наших магистрантов есть практический курс «Опыты медленного чтения», читаем вместе. Например, стихотворение Пушкина «Зимнее утро» – о чём оно? «Это пейзажная лирика, это стихотворение о красоте русской природы», – в один голос отвечают будущие и нынешние учителя. Да, конечно, кто же с этим спорит… Но давайте вглядимся в эти строфы глубже: каждая из них выдержана в иной стилевой тональности, что соответствует изменению мировосприятия лирического героя. От восторженного юношеского преображения мира по законам красоты – через обнаружение тревог и пугающей непредсказуемости во взвихренном пространстве бытия – живое приятие объективной самодостаточной красоты и неизменной гармонии картины творения Божия – постижение поэзии повседневного быта – к ощущению себя в неукротимом беге времени и мудрому смирению перед неизбежностью утрат… Вся жизнь человека в ключевых звеньях её бытийного сюжета предстаёт в пяти строфах этого гениального стихотворения.
– А это толкование производит впечатление на аудиторию, они это видят? И не объясняется ли всё тем, что гения читает опытный филолог?
– Нет, нужно просто читать честно, как учил Александр Павлович Скафтымов. Он сформулировал важнейший принцип: художественное произведение в самом себе несёт способ истолкования, прочтения. Нужно лишь подходить к нему не с готовыми мерками, а искать такой принцип интерпретации, который органичен именно для этого произведения. Ведь тут ещё и этика задействована: пойми другого, доверься ему, не навязывай своё. Это мы и пытаемся донести до студентов – из поколения в поколение.
– Среди современных студентов, филологов и журналистов, вам попадаются те, у кого есть этот особый слух?
– Конечно, есть, я их называю «откликающиеся». Они меня особенно радуют. Есть молодые люди, которые предлагают чрезвычайно интересные наблюдения, отмеченные печатью индивидуальности. Есть те, кто мыслит традиционно. Первым ставлю пять, вторым – четыре (шутка!).
Беседу вела Тамара Корнева, фото Виктории Викторовой